Иногда так важно кого-то удержать возле себя, что изо всех сил стараешься говорить только правильно, и только то, что уместно. Потом, из чувства страха оттолкнуть, фантазия настолько обедняется, что все разговоры обусловливаются машинально-инстинктивными короткими фразками. Так надёжнее, так меньше риска что тебя неправильно поймут, высмеят и покинут на растерзание личных упрёков и тошнотворной самокритики. Потом неуклюже по инерции сгибается позвоночник как в знак порабощения и смиренного покорства суровым обстоятельствам. Такое ощущение, будто несёшь на верблюжьем горбу чьи-то тяжелые, пыльные причендалы, которые утомляют своей навязчивостью, и закупоривают дыхательные пути своим мутно-болотным порядком вещей. Говорить начинаешь тихо и аккуратно, ходить незаметно, желательно на цыпочках, а голова будет опущена не взирая на особенности естественных пропорций, она просто смортит вниз, под ноги. Глаза не смеют смотреть в чужие глаза. Чужие - слишком едки и проницательны, они всё вычислят, и робкость, и нелепость, и весь примитивизм запуганного рассудка.

А если подёргаться, покосить грузом, перетормошить чужой порядок вещей и вытереть густую пыль с поверхностей назойливых причендалов, то ортопедический дефект проходит, спина выравнивается, и во взгляде обнаруживается ироническая дерзость. Хочется ввести новые условия, желательно - беспорядочные и невнятные для окружающих. Желание валяться у чьих-то потных и вонючих ног быстро испаряется, зато самому не прочь пойти искупаться в какой нибудь заманчивой грязи, и пойти отсыхать на солнце под открытым небом нудистом - с голыми и неконтролируемыми мыслями, очищенными от кожуры надоедливых чужих условностей. Теперь, когда свобода обретена, можно кидаться во всех встречных жирными, большими лепёшками небрежных слов и формулировок. То, как они будут себя от этого всего очищать - это их забота...Может, некоторым даже нравится ходить чумазыми и раззадоренными.